А то и проникали к ним в тыл и там искали вражеские пушки и минометы. Находили и уничтожали их, вызывая по радио огонь своих орудий. Приходилось лазить к немцам и за «языком», чтобы притащить с их территории живого солдата, а лучше – офицера.
Самое трудное и смертельно опасное в работе разведчиков – это проникнуть в тыл к немцам через их передовую. Сначала идет минное поле, напичканное минами так, чтобы его невозможно было ни пройти, ни проползти. Тем более ночью. Взрыватели мин соединены тончайшей проволокой, ее обязательно зацепишь. Потом хитроумные переплетения колючей проволоки в три ряда. А за ними траншеи с пулеметами. Мышь не проникнет. Да еще реки, непроходимые болота.
Установили немцы зимней ночью пушку на пригорке в снегу и обернули ее белыми простынями. Орудийная прислуга тоже вся в белых маскхалатах. С бугра эта пушка на десять километров просматривает наш тыл и в стороны – на пять километров. И что бы ни появилось в поле ее зрения: человек, машина или повозка – прямой наводкой с первого выстрела уничтожает любую цель. У них же отличная оптика. А мы из траншеи, как из подворотни, смотрим в их сторону, а поземка бьет нам в глаза. Немцам же метровый слой поземки не помеха: им сверху видно все.
Целых две недели громила эта неуловимая пушка все, что появится на нашей стороне. От ее снаряда погиб мой связист, который побежал по линии связи исправлять порыв провода. Да еще немцы не ленились каждую ночь переставлять пушку на новое место, чтобы мы не обнаружили ее. С передовой мы никак не могли обнаружить эту зловредную пушку. Тогда мне как опытному разведчику, хотя я уже командовал батареей, было приказано пробраться ночью с радистом в тыл к немцам, разыскать эту пушку и огнем своей батареи уничтожить ее.
С неимоверным трудом нам все же удалось пробраться ночью через немецкий передний край. Как это было опасно осуществить, можно судить по шапке, которую я с ужасом рассматривал, когда через сутки вернулся в свое подразделение. Весь верх ее был утыкан хлопьями белой ваты. Я удивился, откуда взялась эта вата, ни в каком пуху не валялся. Потом заметил на поверхности верха шапки малюсенькие входные отверстия от пуль. Вот эти пули и тащили за собой куски ваты, когда выскакивали из шапки. Но, на мое счастье, ни одна из них не зацепила мою голову. Так глубоко закопался я в снег, когда перепрыгивал спираль Бруно из колючей проволоки. Своим автоматом я вмял верх спирали внутрь, а подвешенные к проволоке пустые консервные банки гремели. Дежурный немецкий пулеметчик услышал этот звон, ну и шарахнул по мне с двадцати метров из пулемета.
И все же мы преодолели немецкую передовую. К утру оказались в нужном месте немецкого бугра. Как раз там, где по нашим предположениям должна была стоять немецкая пушка. Сидим в снежной яме и во все глаза озираемся вокруг – нет ли где пушки. А рация для вызова огня батареи уже наготове, и огневики на батарее сидят у орудий, ждут наших команд. Я осматриваю пространство в сторону наших тылов, где перед нами должна быть пушка, и дивлюсь, как же немцам хорошо отсюда видно все на нашем поле. А радист в тыл к немцам смотрит, не появятся ли немецкие артиллеристы. Вдруг он толкает меня. Поворачиваюсь и к ужасу своему невдалеке вижу перевалившую через бугор небольшую колонну немцев, человек десять. В белых маскхалатах, с автоматами на шее. Идут след в след, чтобы не оставлять за собой заметных нарушений снежного покрова. Их взоры направлены далеко-далеко через нашу яму в наш тыл. Выискивают, в кого бы стрельнуть. Нас, лежащих в тридцати метрах, они не заметили, во-первых, благодаря маскхалатам, а еще потому, что когда старательно смотришь вдаль, то не замечаешь, что у тебя под носом.
Тут немцы что-то увидели в наших тылах, засуетились и свернули вправо. Потом остановились, залегли и поползли по-пластунски. Это чтобы их не заметили с нашей стороны. А потом они сдернули белую простынь, и я не поверил своим глазам. В ста метрах передо мною справа стояла проклятая немецкая пушка. Я чуть не умер от радости. Вот она, долгожданная цель нашего похода.
Пока немцы приводили орудие к бою, вынимали из ящиков и очищали от смазки снаряды, я по радио дал команду своим орудиям на стрельбу. И вот первый наш снаряд взрывается в двадцати метрах впереди немецкой пушки. Фашисты, думая, что мы наблюдаем за ними с нашей территории, прячутся от наших разведчиков и от осколков снаряда за казенник своего орудия, крутя передо мною своими спинами. Но тут позади них рванул второй пристрелочный снаряд. Я делю вилку пополам и перехожу на поражение. Через несколько секунд вступят в бой все четыре наши гаубицы, и 16 полуторапудовых снарядов превратят в пух и прах немецкую пушку вместе с ее орудийным расчетом.
Не успели немцы опомниться от разрыва второго снаряда, как вместе со своей пушкой утонули в дыму и грохоте грозных разрывов множества снарядов. Когда дым рассеялся, на месте пушки зияло на белом снегу громадное черное пятно, покрытое воронками от разрывов снарядов, и ничего более. Так ей и надо, проклятой пушке! Сколько людей погубила.
А из наушников рации несутся радостные крики наших солдат с наблюдательного пункта. Они видят все происходящее на немецком взгорке, а мы их слышим, потому что они подключились к нашей рации. Радуются этому событию не только наши батарейцы, а вся многокилометровая передовая, которой тоже все видно.
Минут через двадцать по следам немецкого орудийного расчета прошла, тоже не заметив нас, группа немцев в белых маскхалатах с носилками на плечах. Только они принялись обследовать место гибели своих артиллеристов, как по нашей рации прозвучала новая моя команда:
– Батарея! Два снаряда, беглый. Огонь!
Прилетевшие восемь снарядов полностью уничтожили и эту группу фашистов.
Больше до самого вечера никто из немцев к нам не заглядывал. Возмездие свершилось! А я огнем батареи принялся уничтожать хорошо видные мне сзади немецкие блиндажи. С наступлением темноты мы с радистом осторожно направились домой.
М ного интересных и волнующих память случаев вспомнилось в связи с праздником военных разведчиков. Разве забудешь, как перед Курской битвой нам удалось привести из-за Северного Донца немецкого «языка». Целый месяц дивизия, а это десять тысяч человек, оборонявших фронтовую полосу шириною в 14 километров, не могла добыть «языка». Безрезультатно погибли не десятки, а сотни наших разведчиков. А «язык» был крайне нужен, чтобы подтвердить скопление немецких танковых дивизий в лесах у Донца. Но взять его было невозможно. Немцы сидели на высокой лесистой горе над самой рекой, а мы – в полукилометре от реки на заливном лугу. Ночами они выставляли на нашем берегу свои пулеметы и расстреливали разведчиков, которые пробирались к реке. Заболоченное и покрытое сплошной ряской непроходимое болото у впадения в Донец небольшой речушки затянуло в свой ил десятки наших разведчиков. А кому удавалось ночью одолеть болото, оставляли после себя такую след-борозду в ряске, что немцы утром без труда видели ее с горы и излавливали тех, кто пришел к ним.
Небольшая хитрость позволила мне с группой разведчиков незаметно проникнуть в тыл к немцам через это болото и взять «языка». Я пробирался через топкое болото не напрямую, а от травки к травке, зигзагами вправо-влево, одолев вместо километра десять километров пути по вязкой болотной жиже. Мои поперечные следы в ряске прикрывались травкой и немцам были не видны. Хотя в ходе этого нашего поиска было очень много трагических событий, которые мы успешно преодолели. И невозможного «языка» все же добыли. Самое страшное, что пришлось нам пережить – это «всосавшиеся» в глубины болота, по колено в иле, трупы наших разведчиков. В ночной темноте, когда с лодкой на плечах мы одолевали болото, натыкались на какие-то невысокие столбики. А когда касались их, они были мягкими. И вдруг мы поняли, что в болотной жиже стояли перед нами люди, головы которых были целиком погружены в болото. Стоило этим несчастным всего на пару секунд остановиться, как все – ноги из ила не вытащишь.
З а три года пребывания на передовой я много раз был ранен, но убить меня так и не смогли. Хотя погибнуть мог много раз. Да еще начальство постоянно посылало меня в тыл к немцам. То «языка» никому из полковых и даже дивизионных разведчиков не удается добыть, то какой-то слишком умный и настырный командир у немцев появился, много вреда нам приносит, надо посоперничать с ним, батарею его изловчиться уничтожить. Ты же математик, спортсмен, психологию изучал. А главное – удачливый, говорили мне. К тому же по природе своей человек я был инициативный. Да еще в голову мне приходит какая-то догадка. Скажем, немецкая артиллерия из-за горного хребта безнаказанно уничтожает нашу пехоту, и никакого способа остановить ее не находится. Так я додумался не только разведать немецкую артиллерию с помощью местных жителей, знающих все ходы и выходы в здешних горах, но, прихватив с собою пару пушек, и расстрелять ее прямой наводкой прямо в лоб. А кому это поручишь? Сам решил сработать. И сработал, такое удовольствие получил от того, что уничтожил вражескую артиллерию, сколько бы она причинила нам вреда, не будь моей инициативы. Более семидесяти лет прошло с тех пор, а не забывается. Вкратце расскажу, как это произошло.
Наша 52-я стрелковая дивизия направилась брать город Крушевац на реке Великая Морава в Югославии. А самый удачливый стрелковый полк под командованием полковника Козлова пустили в самостоятельный рейд – брать город Парачин при поддержке моего артиллерийского дивизиона. Этот город тоже стоит на реке Великая Морава, но ниже по течению.
Полк наступал по узкой полосе земли между горным хребтом и бежавшей рядом с ним горной речкой Красный Тимок. Другого пути к городу не было. Все шло по намеченному плану. Но путь нам преградила самая высокая гора Сербии – Ртань. Дорога уперлась в эту гору, слева хребет, справа внизу – косматая от бурунов река.
Есть узкий проезд в скале, но он охраняется немцами. Не успел один батальон полка Козлова подойти к горе, как на него обрушился массированный артиллерийский налет из-за хребта. Батальон вместе со средствами усиления был мгновенно уничтожен. Это место немцы заранее пристреляли, а сами спрятались на горе и наблюдали. А конная разведка полка немцев ночью не заметила. Мои три батареи с двумя остальными батальонами двигались следом за первым батальоном. Нам за хребтом не видно было, где стоят немецкие орудия, поэтому уничтожить их своими батареями я никак не мог.
– Что делать будем? – спрашивает меня, 20-летнего капитана, сорокалетний полковник. И тут у меня в голове сверкнула дерзкая мысль: пробраться с помощью местных проводников через лесистый хребет с двумя пушками на конях и прямой наводкой с полугоры расстрелять немецкие батареи.
Трудно даже представить, как запряженными не тремя, а пятью парами коней орудия можно перетащить через лесистую гору. Это тебе не по прямой дороге на одной телеге промчаться, а протащить наверх между беспорядочно растущими вековыми деревьями 30-метровый поезд из орудия, передка и пяти пар коней. Там, на хребте, могут быть проложены только узкие тропы между деревьями.
И мои солдаты сделали за ночь невозможное. Они на лошадях с пушками по бездорожью одолели шесть километров горного хребта. Тут помогли им и сила, и хитрость, и смекалка, а главное – страстное желание выполнить боевой приказ. К нашему удивлению, на высокой горе встречались болота. В каменных чашах стояла веками замусоренная листьями деревьев вода от дождей. К трем парам коней, запряженных в пушки, приходилось добавлять еще две пары, чтобы вытащить из трясины длиннющую махину-колонну из коней и пушки с передком. Но когда на рассвете мы увидели с лесистого пригорка стройный ряд шести шестиствольных немецких батарей орудий минометов, то чуть не умерли от радости. Немецкие артиллеристы в трусах на солнце спешно готовились к стрельбе по второму нашему батальону, чтобы смешать его с камнями и землей, как они вчера, ничем не рискуя, играючи расстреляли первый батальон, три сотни человек, со всем его боевым имуществом. Фашисты были уверены, что сидят они за каменной стеной, русским артиллеристам никак не «укусить» их. Не теряя времени, я спешно распределил цели между двумя своими пушками: по 18 немецких гаубиц и минометов на каждую нашу пушку. А пушка наша делает 16 прицельных выстрелов в минуту. Посчитай, читатель, за какое время немецкий артиллерийский полк, состоящий из 36 гаубиц и минометов, взлетит на воздух. На всякий случай мы прихватили с собой полсотни снарядов. И вот звучит моя команда:
– По немецким орудиям. Огонь!
Двух минут нам хватило, чтобы уничтожить такую силищу. Три десятка с лишним грозных немецких гаубиц и минометов вместе с орудийными расчетами утонули в дыму и в страшном грохоте взрывов наших снарядов. А когда дым рассеялся, на зеленой равнине зияло только одно длинное пустое черное пятно.
Научились-таки мы воевать! Перепуганные нашими боевыми действиями немцы убежали не только от горы Ртань, но и из города Парачин. Таким вот образом перекрыли мы немцам путь из Белграда в Грецию вдоль могучей реки Великая Морава.
Военные разведчики – это «глаза и уши» нашей российской армии. Много великих дел сотворили они для страны своею неутомимой деятельностью. Вечная память погибшим в боях советским разведчикам. И пусть здравствуют и успешно действуют наши ныне живущие российские военные разведчики. Честь и хвала им.
Петр МИХИН,
участник Великой
Отечественной войны,
кавалер ордена Александра
Невского, военный разведчик.
- Комментарии
Загрузка комментариев...
