«Время для всего» в жизни Женьки…
Свежий номер: 26 марта 2024 (4962)
тираж номера: 2509 экз.
Архив номеров
USD 77.17
EUR 77.17
Версия для слабовидящих
Электронная копия газеты Оформить подписку
16+


Женька, вспоминая довоенное время, представляла его как сказку. И всякий раз потихоньку плакала... В те волшебные времена, когда она еще училась в выпускном классе 4-й курской школы, когда папа еще не пропал без вести, а эшелон, в котором ехали в эвакуацию мать с младшей сестрой, не разбомбили фашисты. Тогда у них дома были большая библиотека и роскошный рояль. Все сгорело в пожаре после очередной бомбежки – уже после того, как они уехали из Курска. Музыкальное училище, где до войны училась Женя, тоже эвакуировалось в тот же город, куда отправилась его бывшая ученица. Впрочем, почему «бывшая»: может быть, думалось тогда, удастся-таки доучиться. Но так сложилось, что Женя на одной из железнодорожных станций отстала от поезда: пошла за кипятком, долго стояла в очереди, а на обратном пути запуталась в лабиринте стоявших эшелонов. Сидела на лавочке и плакала, не зная, что ей делать дальше. Жалко было маму – сейчас она должно быть тоже рыдает.
Но «случай – бог изобретатель»: подошел военный, сразу понял, в чем дело, и предложил девчонке поступить в школу медсестер. Делать было нечего: денег с собою нет, хоть документы – в наличии.
Два месяца непростой учебы, когда горевать о своих было некогда, и снова железная дорога, теперь уже в сторону фронта. Попала в медсанбат, который большее время двигался с ранеными на запад – совсем рядом с линией фронта. Только обоснуются на новом месте – опять команда отступать. Начала привыкать к чужой крови и боли. В свое время собиралась стать пианисткой или врачом-хирургом: пригодится.
Но опять вмешался тот самый «бог». Однажды медсестры уже направлялись на базу отдыхать после долгого трудового дня, когда со стороны медсанбата послышалась автоматная стрельба. Как потом оказалось, остатки немецкого десанта, разгромленного нашими накануне, решили поквитаться.
У одной из попутчиц было оружие, но она растерялась и не могла его применить. Тогда Женька вырвала у нее карабин и, уже взводя, оценила обстановку: расстояние – метров 50, немцев – трое или четверо. И они не ожидают сопротивления. В голове мелькнули школьные уроки стрельбы, что она проходила еще в школе. Звание «Юный ворошиловский стрелок» просто так не присваивали. Один из немцев со смехом выбежал из санитарной палатки и тут же упал от ее выстрела. Пока фашисты пытались разглядеть, откуда стреляли, уже второй из них получил пулю. Потом третий.
Никакой жалости или неуверенности она не испытывала: за папку с мамкой, за сестру! За всех!
Когда примчался наш взвод разведки, все было кончено.
– В школу снайперов ее, – очень оперативно резюмировал командир полка. – И к награде представить…
Для Жени начались фронтовые будни уже в новом амплуа. В снайперской школе она проучилась всего пару недель.
– Умеет, – кратко рассудил тамошний начальник школы, – а ученого учить, только портить.
Снайперы – элита войны. Но ни с той, ни с другой стороны их не любили и в плен не брали. Как не жаловали и чужих разведчиков, в группу которых Женя попала едва ли не сразу. Несколько раз ходила с ними в немецкий тыл и делала там свое дело с особым усердием. Снайперская книжка пополнялась все новыми записями. Скоро ее забрали в оперативную фронтовую группу для антиснайперского дела. Это уже было посложнее.
– Десяток опытных стрелков, – часто втолковывал их капитан, – могут остановить наступление целого полка. Если это в нужное время и в нужном месте. И если на той стороне нет их снайперов.
Пришла награда за ту стрельбу возле санбата – медаль «За отвагу». Иной раз она вызывала зависть тех, кто такой не имел. Как-то Женя случайно оказалась в штабе дивизии и стала свидетелем, как двое молоденьких штабных переговаривались друг с другом, явно имея в виду ее:
– Должно, «Отвагу» ей за смелость в постели дали. Надо бы подкатить.
Дальше в их разговоре последовало совсем уж скабрезное на ее счет. Такое Женька стерпеть не могла. Она вытащила из-за голенища трофейный «Парабеллум»», передернула затвор и поставила его на стол штабного между папок с документами – чтобы видел только он:
– Ну-ка, служивый, подкатывай!
Офицерик побледнел, как полотно, не так от вида пистолета, как от холодной решимости, что светилась в глазах Женьки.
– Да я что? Я ничего… Уж и пошутить нельзя. Вы к полковнику? Сейчас доложу.
– Как увидишь меня в другой раз, беги в бомбоубежище, – сказала Женька.
Так за ней закрепилась репутация опасной недотроги. С этой лучше не связываться – порешит, как очередную мишень, переговаривались мужики.
Тогда же, после очередного рейда, когда пришлось чуть ли не сутки лежать по уши в болоте в ожидании объекта, у нее возникла мысль, что до конца войны стоит дожить уже для того, чтобы пощеголять в чистой, модной одежде.
В ряду Женькиных довоенных воспоминаний была одна существенная деталь: в 4-й школе Курска она считалась самой красивой девчонкой. Одевалась по тогдашней моде, что могла позволить себе далеко не каждая из одноклассниц. Мама была известной на весь Курск портнихой и охотно приобщала к этому искусству дочерей. Уже в 5-м классе Женька умела шить по-взрослому и хорошо разбиралась в моде. Отец частенько ездил в Москву по делам службы и всякий раз не жалел денег на подарки.
Вернуться ли те времена? Если да, то нескоро. Впрочем, при ее-то фронтовой судьбе до оных нужно еще дожить. А это – как карта ляжет. Тогда чего тянуть? «Любое время – время для всего». Где она это вычитала, не помнила. Вроде бы у Шекспира.
На следующий день она за последние деньги заказала полковому портному шинель из офицерского сукна, сапожки мягкой коричневой кожи, такую же портупею и шапку-кубанку из серебристой смушки с красным верхом. Сделала прическу и накрасила ногти.
Когда Женька впервые появилась в новом обличье, ее узнали не сразу.
– И правильно, – неожиданно рассудил полковник. – Война войной, а остальное – по расписанию.
И добавил:
– Боюсь, однако, что не так часто тебе носить все это придется. – Вызывают в дивизию. Рейд какой-то предвидится.
Задание было непростым: предстояло прыгать с парашютом к партизанам, а там ликвидировать кого-то из высоких немецких чинов.
Парашютных прыжков в ее военной карьере еще не было. Пришлось тренироваться – получилось штатно. Все сложилось и в тылу, и у немцев.
Через линию фронта к своим они опять пробирались по непроходимому болоту. Грязь хлюпала не только в сапогах, но и в пилотке. Как добрались, долго парились в бане: Женька первая, потом парни. Пили спирт из алюминиевых кружек:
– Вы уж простите, Женя, хрусталя у нас не водится.
Потом тут же вручали награды. Женьке – орден Красной Звезды. Ей он всегда нравился больше других – хорошо гармонировал с зеленым сукном гимнастерки, а с некоторых пор и с ее маникюром.
– Обмыть бы надо!
Снова водка, но в нем уже орден.
Справедливости ради, Женька хлебнула и этой стороны фронтовой жизни: от стакана почти не хмелела, научилась курить, если надо – махорку, на матерщину не реагировала, хотя сама не ругалась. От утонченного характера отличницы и первой красавицы школы внешне уже мало что осталось. Тем более в ней трудно было разглядеть пианистку, собиравшуюся посвятить этому высокому искусству всю свою жизнь. Но это внешне. Как она надеялась сама, внутри еще оставалась та хрупкая девчушка, баловница папы с мамой. Опять незваные слезы… Война, мать ее!
Хорошо спрятанная сентиментальность, такая неуместная на войне, иногда все же проявлялась. Как-то случилось, что одна из ее «целей» после выстрела осталась жива. Раненый фриц на дне своего окопчика всю ночь стонал и плакал. Судя по всему, помочь ему было некому.
– Давай мы его из миномета добьем, – предложили ребята из пехоты.
– Не лезьте не в свое дело: я мазанула, мне и решать. Сама пойду.
По ходам сообщения Женька добралась почти до нужной точки. Один бросок – и она в том окопчике рядом с раненым немцем. Тот оказался совсем еще мальчишкой. Ранение пришлось в плечо и особых опасений не вызывало.
Обработала рану, вколола немецкое же болеутоляющее… Фриц примолк и лишь умоляюще смотрел на посланную ему помощь в обличье красивой русской девушки. Как бы говорил: «Коль уж ты пришла – не бросай меня».
Тащить раненого было тяжело лишь первые несколько метров. В ходах сообщения уже ждали двое своих разведчиков. До медсанбата было недалеко. Там строго приказали – лечить. Дескать, это ценный «язык». На утро Женька наведалась туда снова: ее немец был уже почти в порядке и ждал конвоя для транспортировки.
– Добрая ты, – рассудил один из разведчиков, что помогал ей ночью. – Случись такое в 41-м – шлепнул бы гада. А осенью 43-го нельзя.
Женьку вызвал к себе командир батальона:
– Что за фортели такие, сержант? Твое дело – их на тот свет сопровождать, а не в медсанбат. В следующий раз стреляй точнее. А жалость свою оставь до мирных дней. Может, кому и сгодится!
Ранение Женька получила уже во время боев на Курской дуге в очередном рейде. Вроде бы пустяшная царапина – в мякоть левой руки, но о музыкальной карьере теперь можно было забыть навсегда.
Лежала в госпитале, потом ей вручили второй орден Красной Звезды, присвоили звание лейтенанта и направили в Курск – преподавать в женской школе снайперов.
Город ее душа признала не сразу, долго отрицая развалины, пожарища и ставших суровыми горожан – те неодобрительно смотрели на ее щегольскую форменную одежду. Пришлось на время месячного отдыха по ранению сменить бравую шинельку на простую телогрейку. Было как-то неловко форсить перед безногими и безрукими инвалидами, коих на фронте видишь в основном в госпиталях. Не станешь же показывать им свои ордена – тоже, мол, в штабах не отсиживалась…
Несколько раз она посещала родной довоенный двор, где стояли развалины их сгоревшего дома. Здесь давно никто не жил, но старая дворничиха все еще убирала опавшую листву:
– Захаживаю. Может, и придет кому письмецо по старому адресу. Бывает. Но вам писем не было. Только кошка ваша ту бомбежку пережила. Долго ждала кого-нибудь из своих домашних. Все бегала, мявкала жалобно. Она и сейчас чуть ли не каждый день бывает. Да вон она мчится, легка на помине. Узнала тебя!
Кошка Муська вцепилась в сукно ее шинели и полезла целоваться. Кто-то говорит, что животные не умеют плакать, но у Муськи из золотистых глаз текли слезы. Она все время пыталась заглянуть в лицо молодой хозяйки и как бы спрашивала: «Куда все ушли? Зачем? Ведь так хорошо жили». Женька вспомнила, как плакала мама, когда кошку запретили брать с собой в эвакуацию.
От их сгоревшей библиотеки кое-что все-таки осталось: юбилейное издание произведений Пушкина 1938 года. Тяжеленная книга в тисненом кожаном переплете и с красивыми цветными иллюстрациями, переложенными тонкой папиросной бумагой. За несколько дней до войны сестричка Женьки без спросу дала его полистать своей однокласснице, и вот та с опоздание вернула.
Книга хранила в себе множество памятных закладок из другой жизни: засушенные листья и цветы, счастливые трамвайные билетики... Вот билеты в кино – первый совместный кинопоход с симпатичным Лешкой. Как он там? Жив ли? Фантики от конфет, что он когда-то дарил. Все это засушенное прошлое не то чтобы радовало, но наводило на философские мысли и грустно успокаивало.
Женька забрала Муську с собой в снайперскую школу. Скоро кошка стала общей любимицей, стараясь крутиться вокруг хозяйки. Даже когда девушка за рулем «Виллиса» гоняла по делам школы в Курске и окрест, Муська устраивалась на сиденье рядом и не хотела никому уступать место.
Вдруг снова вспомнился фронт. На войне, как на войне: мужики, хотя и с опаской, липли и от них приходилось отбиваться.
– Это тебе никто по душе не встретился еще, – объясняла ее сослуживица по снайперской работе. Ты поглядывай вокруг, крути головой.
Что значит «не встретился»? Имелся такой и в ее военной биографии. Звали его Вася, и был он командиром взвода разведки. Мальчишка отчаянного бесстрашия, но слишком робкий с женщинами. Такое и на войне бывает. Многие полковые красавицы пытались его приручить, но это ни у кого не получалось. Женьке часто дарили подарки, но этот только смотрел на нее со стороны, и когда они встречались взглядами, краснел и отводил взгляд. Впрочем, иногда передавал букетики полевых цветов, но не сам, а через ротную медсестру – немолодую и крупную, как медведица, женщину-сержанта. Та охотно взяла на себя это посредничество, объясняя его просто:
– Парень – золото. А ты – дура. Моя обязанность – вам помочь.
Но как-то случай столкнул Женьку и ее воздыхателя.
– Лейтенант, ты уверен, что война – это время для ухаживания?
– Да я понимаю, – сказал и вдруг огорошил, – выход один: иди за меня замуж!
Чувствовалось, что он говорит вполне серьезно…
– А то ведь, девонька, что у тебя, что у меня служба не мед: как оно там дальше сложится?
– Коль уж так, давай подождем до конца войны, – предложила Женька.
– Нее… Завтра наступление начинается. «Что день грядущий нам готовит?».
– Или хотя бы до конца наступления?
Договорились немного подождать.
Она опасалась, что лейтенант напросится ночевать в ее персональную землянку, но он, словно уловив ее опасения, покраснел и молча ушел.
Женька снова увидела лейтенанта Васю уже за Днепром: его несли на растянутой плащ-палатке в сторону медсанбата. Весь в окровавленных бинтах, он что-то пытался сказать, но не мог. Нагнувшись над раненым, она с трудом смогла разобрать невнятные слова:
– Женька, дождись меня!
– Вряд ли до утра доживет, – резюмировал врач. – Крови много потерял.
Как ни пыталась она выяснить судьбу лейтенанта Васи, у нее ничего не получилось: на войне обычное дело…
Но опять вмешался случай – куда ж без него: на шее кошки Муськи с довоенных времен красовался брелок. Как-то, уже в снайперской школе, Женька решила поместить туда записку со своим адресом. Раскрыла брелок и обнаружила там другую записку «Женька, дождись меня». Ниже – номер полевой почты и подпись «Вася».
Надо полагать, после госпиталя он заезжал в Курск и пытался ее найти. Значит, выяснил адрес. И есть надежда.


Виктор КРЮКОВ.
  • Комментарии
Загрузка комментариев...