Еще раз о передовой
Свежий номер: 26 марта 2024 (4962)
тираж номера: 2509 экз.
Архив номеров
USD 77.17
EUR 77.17
Версия для слабовидящих
Электронная копия газеты Оформить подписку
16+
Еще раз о передовой


Читатели «ГИ» попросили меня рассказать о собственных ранениях в боях на передовой. И я попытался вспомнить, когда, где и  при каких обстоятельствах был ранен. Каждое ранение граничит со смертью, и, получив его, ты радуешься, что все-таки остался жив, что не убит. Но тут же охватывает беспокойство, как продолжится бой без тебя, сумеют ли бойцы одержать победу...    
В  страшных боях под Ржевом я шесть месяцев находился на передовой и ни разу не был ранен. Уцелел и в боях за Донбасс. И только в конце Курской битвы, когда освобождали Харьков, 12 августа 1943 года меня ранило.
А Харьков – это ворота на Украину, и немцы обороняли его с не меньшим ожесточением, чем Ржев. Село Рогань перед Харьковом было у немцев хорошо укрепленным опорным пунктом, вдоль и поперек изрезанным траншеями. Батальон Морозова и я с гаубичной батареей, стоявшей за пригорком в километре позади нас, трудно брали его. Но   все же удалось не только отбить его у немцев, но и захватить последнюю, запасную траншею.
Потери мы понесли большие. У Морозова из 140 пехотинцев в строю осталось только семеро, а у меня на наблюдательном пункте – один телефонист.
Сидим на дне траншеи, приходим в себя, раны перевязываем. И вдруг в стенку траншеи врезается запоздалая мина. Осколком у меня оторвало носок сапога. Почувствовав боль, я подумал, что вместе с  частью сапога улетели и мои пальцы на правой ноге. Портянка пропиталась кровью, и, вспоров ножом сапог над ступней, я стянул ее с ноги. Кровь била из внутренней части ступни. Крепко перетянул бинтом голень, кровотечение прекратилось.
А у немцев был строгий приказ: любой ценой вернуть окопы. Получив более сотни человек пополнения, они окружили траншею. С криками: «Рус, сдавайс!» фрицы подползали все ближе. У наших пехотинцев кончаются патроны, а из-за порыва телефонной линии у меня нет связи с батареей. Сейчас немцы ворвутся в траншею, короткий рукопашный бой – и Рогань снова у противника. Положение у нас с Морозовым критическое. Единственный выход –  вызывать огонь на себя.
И (о счастье!) в телефонной трубке послышался «голос»  наших орудий – это связисты ликвидировали порыв провода.
– Морозов! – кричу командиру батальона. – Есть связь с батареей. Вызываю огонь на себя. Снаряды из-за рассеивания будут взрываться вокруг нас, они уничтожат не нас, а немцев, и село останется за нами. При стрельбе не прямой наводкой, а издалека, с тыла, ты же знаешь, снаряд никогда не падает в цель, он отклонится. Но будет очень страшно, кто-то погибнет и из нас. Если не возражаешь, даю команду орудиям на стрельбу по нам.
– Давай! – слышу в ответ.
– Тогда вместе со своими людьми бегом ко мне. Тут безопаснее.
Но проклятые немцы осторожно, с опаской, но все ближе подползают к нашей траншее.
– Батарее! Огонь на меня! – понеслась по телефону моя смертельная команда.
Через 30 секунд немцы подползут к траншее, а на них, щадя нас, опустятся и взорвутся полуторапудовые снаряды.
Пехотинцы успели подбежать ко мне. Ужасающий рев и грохот разрывов полусотни снарядов вздыбил землю. Двухметровая стена грунта рухнула на нас, но и таким образом спасла нас от лавины стальных осколков. Кое-как мы выкарабкались из-под груды земли, дружно и радостно вздохнули. Погиб только один пехотинец.
Торчавшие из земли телефонные провода подсказали, где искать аппараты. Связались по телефону с батареей и сообщили, что живы.
Но какой страх пережили орудийные расчеты, когда я, их командир, приказал стрелять по себе и окружению, представить невозможно.  Руки  у бойцов тряслись, глаза слезились, риски на прицелах плавали, моховички поворотов орудийного ствола не слушались.
Однако грозный мой приказ был выполнен ими точно. А что касается ранения, все обошлось.  Кость была не задета, а мякоть быстро заросла.
В торое ранение случилось 26 апреля 1944 года в жестоком бою у молдавской деревни Каракуй за Днестром.
Второй и Третий Украинские фронты окружили противника в районе Ясс и Кишинева. Пятитысячная группа отъявленных головорезов не хотела сдаваться в плен, а решила вырваться из окружения. Мне, 23-летнему капитану, командиру артиллерийского дивизиона, было приказано разыскать и уничтожить этих фашистов.
А я только что вывел остатки своего дивизиона в тыл на пополнение. Из 260 человек невредимыми уцелели только 64 артиллериста, хотя все 12 орудий сохранились. После страшных семидневных боев мы отдыхали в палатках на лугу в 20 километрах от фронта. На рассвете в мою палатку ворвался командир полка: «Подъем, Михин, за 15 минут сформируй четырехорудийную батарею и с нею выезжай в район деревни Каракуй. Разыщешь там вырвавшихся из окружения немцев и уничтожишь их, если они не будут сдаваться в плен. Понял? Выполняй!».
Для выполнения приказа требовались 24 огневика (по 6 человек на орудие), фельдшер (наверняка будут раненые) и 26-й – я сам. И еще четыре водителя. Требовался также  трофейный грузовик с пятью сотнями снарядов.
Подъехали к Каракую, сбросили на землю ящики со снарядами, развернули пушки, машины отправили в ближайшую балку. Солдаты заняты делом, а я всматриваюсь в западную сторону, оттуда должны появиться немцы. Там тянется широкое русло давно высохшей реки. Скорее всего, здесь они и пойдут.
Мы готовы к стрельбе. Солдаты присели передохнуть. И вдруг все мы видим, как в километре от нас из-за поворота балки вываливается толпа хорошо вооруженных немецких солдат. Конные и пешие люди, повозки, машины, бронетранспортеры...
Командир полка предупредил, что вырывающиеся из окружения немцы уже побывали в боях с двумя нашими заслонами и зверски уничтожали тех, кто попадался на их пути.
Толпа эта была громадной, шириной метров в двести, а длина ее уходила далеко за поворот. Но никто из наших не выказал страха. Заградительным огнем – восемь снарядов рванули впереди колонны –  мы предупредили немцев: дальше двигаться нельзя – уничтожим! Сдавайтесь в плен!
Но их командование приказывает двигаться вперед, да и идущие сзади напирают. И я даю команду батарее открыть огонь по голове колонны. А они стреляют по нашим пушкам. Пулеметы огнем четвертого орудия мы уничтожили, а минометы стреляют из-за горы, их не видно.
Когда голова колонны была уничтожена, мы стали стрелять в ее глубину. Тогда немцы, не прекращая минометного огня, стали разбегаться в стороны. Но и у нас росло количество убитых и раненых у орудий.
Взорвавшейся около четвертого орудия миной убило наводчика и заряжающего, а меня ранило в правое колено. Заменив наводчика, стреляю по немцам в одиночестве. Кровь заполнила сапог, но перевязывать ногу некогда и некому. Фельдшер Груздев погиб. В живых на батарее кроме меня остался только командир третьего орудия сержант Хохлов. Он тоже в одиночку стрелял по немцам из своей пушки. Я снял ремень, перетянул им ногу выше колена.  Вскоре у нас кончились снаряды. И немцы это поняли. Одна из их групп – судя по оснастке это было руководство отрядом – ринулась в сторону моей пушки. Мне бы только один снаряд!  Но около моей пушки лишь  груда стреляных гильз. И вдруг вижу – ко мне ползет весь израненный, с кровавыми руками без кистей, ящичный Парфенов и носом катит по земле снаряд. Я и обрадовался, и ужаснулся. Этим снарядом я и уничтожил немцев. Следовавшие за ними подняли белое полотенце.
– Хохлов, – закричал я, – бегом к немцам и, пока они не передумали, покажи им место, где сложить оружие, пусть собирают оставшихся в живых солдат, строят их в колонну и под твоим конвоем ведут их подальше от наших орудий ожидать дальнейших наших распоряжений.
Хохлов, переминаясь с ноги на ногу, стоит с автоматом навскидку перед строем пленных немцев в трехстах метрах перед нашей батареей в ожидании приезда конвоя. А я сижу у четвертого орудия, перевязываю рану на ноге и с тревогой жду подмоги. Потом, переползая от орудия к орудию, направляю стволы на немцев, чтобы они думали, что наша батарея жива.
Наконец конвоиры прибыли и повели пленных в штаб дивизии. Их оказалось 826 человек. Хотя у нас из 26 артиллеристов 24 погибли, но свое дело они сделали, четыре тысячи немецких фашистов уничтожили. А мы вместе с сержантом Хохловым пленили 826 немцев. Помог нам своим «золотым» снарядом из «запаски на всякий случай» ящичный орудийного расчета рядовой Парфенов. Погиб он от взрыва последней немецкой мины.
Т ретье мое ранение случилось в боях за город Брно в Чехословакии 26 апреля 1945 года. Наш дивизион поддерживал огнем 439-й стрелковый полк. На рассвете того дня его батальоны заняли исходные позиции для атаки немецкого переднего края. Наблюдательный пункт находился позади пехоты в глиняном карьере три на три метра. Брно и подступы к нему были хорошо видны. Немцы по рытвинам прекрасно знали этот карьер и, возможно, не стали бы по нему стрелять из миномета, потому что мы сидели там с разведчиками и связистами очень скрытно. Помог им обратить внимание на карьер связист-пехотинец. Хотя он полз по-пластунски, но на его спине выпирал большой моток телефонного провода.
– Убери провод! – приказал я ему, выглядывая из карьера.
– Во, артиллеристы, вечно они боятся немцев, –  услышал я ответ пожилого пехотинца.
Конечно, немцы в стереотрубу разглядели провода и начали минометный обстрел карьера. Четверо солдат бросились в ниши, вырытые в передней стенке карьера. Я посоветовал им сделать в нишах загибы, чтобы не пострадать от осколков. Сам, услышав свист подлетавшей мины, спрыгнул со ступеньки в середину карьера лицом к передней стенке, чтобы кинуться вслед за солдатами в одну из ниш. Уперся руками в пол, тело расположилось параллельно, и тут взрыв у задней стенки  со страшной силой отбрасывает меня к передней. Но тело мое защитило голову от удара взрывной волны.
А связист-пехотинец упал на живот, уперев голову в стенку, и осколки мины, проскочив  у меня под животом, ранили его в пятую точку. Только один осколок, тонкий и длинный, сантиметров десяти, проткнув  мой сапог, пронзил правую икру и воткнулся в кость голени. Причем его сантиметровый хвостик так и остался торчать из голенища.  Когда в конце дня, очнувшись от контузии и почувствовав острую боль, я прикоснулся к раненому месту, то нащупал сантиметровый штырь. Я даже попытался вытащить его самостоятельно. Пришлось разрезать ножом голенище сапога и брюки. Кровь уже не шла, осколок закупорил рану. Когда в санбате хирург с вывертом рванул осколок щипцами, то кровь хлынула из раны струей, а боль была ужасная. Операция ведь была без наркоза. На мой истошный крик хирург лишь спокойно ответил: «Подумаешь, стакан крови потерял, зато рану промыли…». А у виновника обстрела карьера, кстати, хирург выбрал тогда из раны два блюдца мелких осколков.
…Положив свою мину в наш небольшой карьер, немцы решили, что взрыв уничтожил в нем все живое. И обстрел прекратили. А мои ребята к концу дня решили похоронить меня, бездыханного (как им показалось), в этом карьере. И вдруг, к всеобщему удивлению, я пришел в сознание. Они и обрадовались, и перепугались. Пришла машина, чтобы отвезти меня в санбат.
Петр МИХИН.
  • Комментарии
Загрузка комментариев...